Потомственного дворянина Иллариона Илларионовича Саханского и его сестру пятидесятилетнюю девицу Варвару Илларионовну я знал с детских своих лет.

Да и кто из жителей нашего небольшого уездного городка не знал эту типичную праздно живущую дворянско-помещичью семью, окончательно разорившуюся ко времени Октябрьской революции, а в период гражданской войны и НЭПа дошедшую прямо до нищенства?

Их обширная усадьба на крутой горе, прозванной в городе «Саханской», находилась недалеко от дома моей сестры и была огорожена с фасадной стороны частично кирпичной полуразвалившейся от времени оградой, а в остальной части – высоким дощатым забором, из-за которого не было видно никаких жилых или хозяйственных построек, кроме верхушек плодовых деревьев обширного сада. Двор же, жилые и хозяйственные постройки были видны с единственного подъезда лишь через большие ажурные ворота, которые, кстати сказать, весь день были открыты и закрывались только на ночь.

Дом, где жил со своей семьей Саханский, был одноэтажный деревянный, крытый железом, и состоял из пяти богато обставленных комнат. Кухня и помещения для кучера и многочисленной домашней прислуги стояли отдельно, рядом с небольшим флигелем, где жила особо от семьи брата Варвара Илларионовна со своей прислугой. Общие же их хозяйственные постройки располагались вдали от дома при входе в сад.

                       

Усадебный дом Искрицких в с. Далисичи

Классическая помещичья усадьба обычно состоит из барского дома, нескольких флигелей, конюшни, оранжереи, постройки для прислуги и др. К усадьбе примыкает парк, французский или английский, в котором имеются: пруд или несколько прудов, аллеи, беседки, гроты и др. Нам известно, что в доме И. И. Саханского после Великой Отечественной войны располагался Дом культуры. Если у посетителей есть старые фотографии Мглинского дома культуры, поделитесь ими с сайтом.

В саду, также вдали от дома и других строений, стояла так называемая «баня», которая ни своим наружным видом, ни внутренним своим устройством не была похожа на баню. Она представляла собой довольно просторный, хорошо срубленный деревянный домик, крытый железом, состояла из трех отделений и имела вид жилого дома. Баня всегда была на запоре.

Мой отец в дореволюционное время один год арендовал плодовые сады Саханского. Я все лето вместе с отцом находился в саду и часто заглядывал в окно этой бани, что было вполне естественно для 11 летнего любопытного мальчишки.

Мое любопытство еще более увеличивалось, когда я через окно увидел, что в одном из отделений бани стоит концертная беккеровская рояль с поднятой крышкой и шкаф с музыкальной библиотекой.

Чем занимались два другие отделения бани я сейчас не припомню, да и в другие окна я редко заглядывал из-за отсутствия интереса к предметам, которые там находились.

Мое внимание больше всего привлекала рояль, которую я видел в окно, а вернее – струны рояля, видневшиеся через поднятую крышку рояля.

Струны, особенно толстые, басовые привлекали мое внимание своей пригодностью для жички рыболовных сторожек. Вот поэтому я часто заглядывал в это окно и в тайне лелеял мысли рано или поздно в окне разбить стекло, приспособить деревянный крючок и с его помощью оборвать одну из этих струн. Затею эту я имел ввиду осуществить в ближайшем будущем.

Но если высокие дощатые заборы скрывали от посторонних глаз все тайны этой помещичьей усадьбы и тайники жизни ее обитателей, то сам-то хозяин Илларион Илларионович Саханский, его сестрица Варвара Илларионовна и вся семья хозяина в нашем городе была на виду. Знал их, как говорится, и стар и млад.

Почти ежедневно, исключая непогожих дней, тучную шестипудовую фигуру Иллариона Илларионовича можно было видеть сидящем в покойном тарантасе, а зимой в обширном, обитом плющом возке и едущим в центр города в направлении дома уездного предводителя дворянства.

В. М. Васнецов. Тарантас

Опершись двумя руками на толстую кизиловую палку, с неизменной трубкой во рту, ехал он обычно в канцелярию дворянской опеки на своем бессменном гнедом мерине, с таким же бессменным старым кучером впереди.

Неторопливая лошадь, погоняемая неторопливым кучером, не шла, а бежала всегда с одинаковой скоростью, не превышающей 5 верст в час.

При такой езде барин всегда был спокоен за свою безопасность, а кучер был спокоен за безопасность своего барина, торопиться же обоим не было надобности.

Да если бы даже и барин и кучер вдруг вздумали бы поторопиться, то их гнедой мерин не смог бы выполнить их желания и бежать быстрее обычного, несмотря на его откормленный вид и усердие кучера. Сила привычки – великая сила, преодолеть ее и животному и человеку, а особенно дворянину, не так-то легко было.

Не даром в опере «Евгений Онегин» в дуэте дворянских дочерей Лариных поется: «Привычка свыше нам дана – замена счастию она». Будучи еще молодым человеком, Саханский успешно окончил Петербургскую консерваторию по классу скрипки со званием свободного художника и, несомненно, знал либретто этой оперы.

Разделяя этот взгляд, что привычка – это замена счастью, он всю последующую свою жизнь до самой старости подчинил этой силе привычки.

По привычке Илларион Илларионович не расставался со своей трубкой, где бы он не был. Кроме церкви или еды, даже разговаривал с трубкой во рту, по привычке он не ходил пешком даже на малые расстояния, а всегда ездил, причем всегда только один со своим кучером, по привычке он ездил и в канцелярию дворянской опеки, не имея там никаких дел, просто по той же привычке побалагурить с членами опеки и ее чиновниками об уездных дворянских новостях и, кстати, посоветоваться с ними по вопросу предстоящей продажи участка земли в его безнадзорном имении, находящемся в Смоленской губернии близ города Рудни, далеко от его постоянного жительства, на попечении полуграмотного жуликоватого управляющего, который сам наживался, а хозяину высылал денег лишь столько, сколько требовалось барину для поддержания жизни его семьи на уровне его среднего дворянского достоинства и достатка.

Доходы от имения были исключительно от продажи земельных угодий крестьянам и лесов на сруб лесопромышленникам, наживавшим на эксплуатации их огромные барыши. Словом, не имея других доходов, Саханский с каждым годом беднел и разорялся. По привычке он мирился с таким положением дел по имению, с таким управляющим и со своим бездельем, которое уже вошло в привычку его, а преодолеть эту привычку он никак не мог: на это у него не хватало сил и воли.

В год окончания консерватории в Петербурге в музыкальной филармонии дал всего лишь один концерт на скрипке и имел громадный успех. В музыкальном мире ему предсказывали большую будущность, но …

После этого единственного концерта, никто, даже собственная его семья, нигде, даже у себя дома, больше не слышали его игры на скрипке или рояле.

Безделье, праздная жизнь стала его привычкой. Эта пагубная привычка к безделью так бесполезно хоронила его несомненный талант музыканта, порождая в нем эгоизм даже в искусстве!..

***

Свою мечту оборвать толстую басовую струну рояля и употребить ее для рыболовной сторожки мне так и не пришлось осуществить по следующей причине.

Однажды, будучи в саду и проходя около бани, я услышал несшиеся из бани какие-то звуки. Подойдя ближе и заглянув в окно того отделения бани, где помещался рояль, я увидел лысую голову и изнеженное, безусое и безбородое лицо Саханского, сидящего за роялем и так быстро размахивающего обеими руками, что его обычно малоподвижная шестипудовая фигура ни на одну секунду не оставалась неподвижной, а вертелась вместе с круглым сиденьем то в одну, то в другую сторону, толстые пальцы его ожиревших рук теперь молниеносно пробегали по клавишам, извлекая чарующие звуки неизвестной мне мелодии.

Пианист Николай Петров

Возможно, что чарующими звуками неизвестной для Батурко мелодии были Грезы любви Ференца Листа.

 

  

Что он играл я не знал. Да и что я мог знать в музыке, будучи 11-тилетним мальчишкой, слышавшим игру на рояле первый раз в жизни?

Меня только удивляло то, что всегда малоподвижный Саханский так быстро размахивал своими руками и так быстро пробегал своими толстыми пальцами по клавишам рояля.

Лишь потому, как он в конце игры оборвал звуки рояля, я понял, что играл он мастерски.

Мне стало стыдно за свое намерение оборвать басовую струну, и я навсегда оставил эту свою затею.

Когда он закрыл крышку рояля, я ушел подальше в сад, боясь выхода его из бани.

Через несколько минут, проходя снова около бани, я услышал на этот раз уже иные, более нежные звуки и, осторожно подойдя к окну и заглянув в него сбоку, я увидел такую картину.

Стоя немного поодаль от рояля, на этот раз без трубки во рту, прижав скрипку к груди и правой рукой неторопливо водя смычком по струнам, Илларион Илларионович извлекал такие нежные, чарующие звуки, которых я в свои детские годы впервые слышал.

Порой эти звуки были так тихи и нежны, что мне казалось, что никаких звуков нет. Но видя своими глазами движения смычка, дрожание пальцев левой руки, я напрягал свой слух и вновь слышал нежные звуки какой-то мелодии, от которой мне становилось холодно сначала в голове, а потом во всем теле.

 

 

Скрипач Сергей Крылов

 

Цыганские напевы П. Сарасате в исполнении Сергея Крылова

  

Забыв всякую осторожность быть им замеченным, словно зачарованный, я стоял перед окном, разинув рот. Я глядел то на него в упор, на его покойное, но какое-то иное, необычно вдохновленное лицо, то на дрожащий мизинец его левой руки, вытирая рукавом своей рубашки текущую у меня со рта слюну.

Ни самому Саханскому, этому слоноподобному человеку, ни его маленькой скрипке с перетянутой талией и не длинному смычку, а именно этому неестественно дрожащему мизинцу его левой руки я приписывал магическое действие этих чарующих звуков, от которых мне, мальчику, не имевшему никакого понятия в музыке, становилось в жаркий летний день холодно, и я чувствовал какой-то легкий озноб во всем теле.

Нужно было быть большим музыкантом, талантливым исполнителем, чтобы своей игрой так сильно подействовать на душу 11-тилетнего мальчика, не искушенного никакими понятиями и познаниями в искусстве вообще, а в музыке в частности.

Очнувшись от пережитого впечатления, радый тому, что я не был замечен барином, как единственный и случайный слушатель его игры, причем игры только для себя одного, а не для кого другого, я ушел в сад подальше от бани, не дождавшись конца его игры.

Дошел же человек до такого эгоизма в искусстве!…

В тот же день, придя домой, обо всем мною увиденном и услышанном я рассказал свой матери, которая хорошо знала всю семью Иллириона Илларионовича Саханского и пользовалась доверием и расположением его сестры, в то время пятидесятилетней девицы Варвары Илларионовны, которая часто рассказывала ей о своей жизни, о жизни ее брата Иллариона Илларионовича и его семьи.

***

Из рассказов своей матери об этой семье я узнал следующее.

После смерти своего отца Иллариону Илларионовичу Саханскому в наследство досталось небольшое имение – земельный и лесной участок в деревне Кокоты Мглинского уезда, а также дом и усадьба в городе Мглине. Его старшей сестре девице Варваре Илларионовне отцом был завещан капитал в 3000 рублей и право на совместное пользование с братом домом, хозяйственными постройками и домашним имуществом в городе Мглине – их постоянном месте жительства.

Вскоре после смерти отца Саханский женился на дочери мелкопоместного Смоленского дворянина Ирине Яковлевне Онуфриевой, сиротке, только что окончившей смоленскую гимназию, и унаследовавшей от своего отца вдовца небольшой земельный участок в г. Рудне Смоленской губернии.

Не занимаясь никаким трудом, единственным средством к существованию семьи Саханского был доход от продажи земельных и лесных участков в Кокотах и Рудне, а также капитала сестры Варвары Илларионовны, который часто приходил на помощь семье брата в трудные моменты их жизни.

У Иллариона Илларионовича были два сына и две младших дочери. Сыновья воспитывались в Полтавском кадетском корпусе, а дочери учились в г. Стародубе в женской гимназии.

Привычка к праздной и роскошной жизни, воспитание и обучение детей вне своей семьи, излишества в содержании большого числа домашней прислуги требовали больших затрат средств, отчего наследственные земельные и лесные участки мужа и жены и капитал Варвары Илларионовны таял с ускоренной быстротой. Этому в значительной мере способствовало и безрассудство на почве суеверия и чудачества самого барина.

Боясь заразы, он пил и ел только из своей посуды, причем пищу, приготовленную и поданную ему только одной определенной своей поварихой, не доверяя этого другим, даже членам своей семьи.

Зная суеверия барина, часто соседские женщины тайком подкладывали под изгородь сада или двора куриные яйца, намеченные чернилами крестом или рисунком человеческого черепа с перекрещенными двумя костями, символизирующими смерть.

Когда прислуга или кто из домашних обнаруживал это и в доказательство достоверности приносил и показывал помеченное яйцо, барин в тот же день посылал за священником, который, в предчувствии непредвиденного хорошего заработка, охотно шел с церковным причтом освящать сад или двор и совершать молебен с призывом: «Да воскреснет бог, и расточаться врази его!».

Шли годы. Взрослели дети, увеличивались расходы на их содержание и учебу, на праздную жизнь семьи, на безрассудные привычки самого барина.

Летом 1914 года грянула первая империалистическая война, принесшая большое горе семье Саханского. Выпущенные из военного училища в чине подпоручиков оба сына Саханского были призваны в действующую армию и вскоре были убиты немцами в Мазурских озерах. Безмерное горе сильно отразилось на здоровье их матери Ирины Яковлевны, которая едва встала на ноги к началу 1916 года. Но одно горе не одиноко, а чаще приходит за другими.

Весной 1916 года умерла от тифа сестра Саханского Варвара Илларионовна, оставив семье брата корову и из своего отцовского капитала сумму едва достаточную на ее похороны.

Дочери Саханского, за недостатком средств для содержания их в городе Стародубе, принуждены были оставить учебу в гимназии – Ольга с 8-ми классами, Наташа – с 6-тью классами, и прибыть домой в г. Мглин.

Дома с согласия матери, по новому начала хозяйничать старшая дочь Саханского – Ольга, начав с того, что рассчитала всю прислугу, повариху, сторожа, кучера, продала лошадь, всю сбрую, летние и зимние транспортные средства, заставив отца под страхом голодной его смерти примириться с этими ее хозяйственными мероприятиями и навсегда отказаться от своих суеверных бредней и безрассудных привычек, порожденных праздной жизнью и барским бездельем.