Ю.М. Рубинов

 

Отрывок из книги «Воспоминания»

 

Кто-то из мудрых сказал: в мемуарах люди пишут о себе не такими, какими они были на самом деле, а такими, какими бы они хотели себя видеть. Поэтому прошу у читателя снисхождения при чтении этих воспоминаний.

* * *

Рубинов Юрий, 1949 г.

 

Военные годы 1941-44 я провел в эвакуации в городах Кузнецке и Николо-Пестровке Пензенской области. А в 1944 году мы решили возвращаться к месту довоенного пребывания.

В школу я 1 сентября не пошел, т.к. ходить две-три недели не было смысла, время ушло на сборы. И вот в середине сентября мы тронулись в путь. На лошадях добрались до Пензы, поскольку через наш райцентр железная дорога не проходила. Там мы сделали короткую остановку, пока тетя Соня (мамина сестра) добывала нам билеты на поезд до Москвы. В Москве мы несколько дней провели у старшей маминой сестры, тети Фани, которая не покидала город ни на один день. Впоследствии она получила медаль «За оборону Москвы». А в конце сентября тронулись дальше, но только мама и я. Мамина сестра уговорила маму оставить у нее мою сестренку, поскольку предвидела, сколько трудностей возникнет на новом месте с устройством жилья, с работой. И она оказалась права.                

 

 

 

        

 Вокзал на станции Унеча

 

Ближайшая к Мглину станция была Унеча. До Мглина надо было добираться попутным транспортом, но заботливая Маня (третья мамина сестра, уехавшая на пару месяцев раньше) умудрилась выпросить у кого-то лошадь с подводой и конюхом и мы почти весь день преодолевали почти 30-километровый путь. А на следующий день пешком пошли в деревню Шуморово, которая располагалось в 7 км от Мглина

С 1941 по сентябрь 1943 г. город был оккупирован фашистами. В этой местности шли ожесточенные бои – продолжение Курской битвы. Поэтому город был сильно разрушен. Из каменных двухэтажных домов осталось только три. Ко времени нашего приезда они были отремонтированы, и в них расположились райком партии и райком комсомола, горисполком, и в старом здании осталась единственная школа. Остальные здания были разрушены до основания, так что ремонтировать там было нечего.

 

Престольный праздник  в Успенском соборе во время оккупации, фото 1941 г.

 

Сохранилась, как ни странно старинная, построенная в честь победы над Наполеоном, каменная церковь классического стиля, почему-то не тронутая фашистами. Видимо потому, что там они основали конюшню для своих лошадей-тяжеловозов. Несмотря на то, что война на территории области кончилась год назад, на улицах стояли подбитые танки и артиллерийские орудия – убирать их было некому и, главное, нечем. Один из танков стоял на горе напротив гориспокома. Город состоял из деревянных частных домов. Часть из них были в хорошем состоянии, но большинство требовали капитального ремонта. Город Мглин в июле 1944 г. вошел во вновь образованную Брянскую область, которая была выделена из Орловской области.                       

Мама с помощью сестры сняла комнату у женщины с двумя дочерьми. Дом был в хорошем состоянии. При нем был небольшой участок земли, огороженном забором. Все было бы хорошо, но нам выделили проходную комнату с диваном, на котором спала мама, а для меня приставляли несколько стульев. Что такое жизнь в проходной комнате – объяснять не надо, просыпаешься даже от легкого шороха проходящего. Обедали мы, правда, на кухне, строго соблюдая очередность.

Несколько слов о питании. Шел 1944 год, война продолжалась, а вместе с ней действовала карточная система. По карточкам мы получали продукты первостепенной важности (хлеб, маргарин, крупы и т. п.), остальное приходилось покупать на рынке.

 

 

Основой питания стала картошка, пшенная каша, фасоль, капуста. На остальное просто не хватало средств. В городе было только одно предприятие – маслосырзавод, продукция которого в городе не продавалась. Мы покупали там только пахту – побочный продукт переработки молока, полученный при производстве масла.

Рядом с нашим домом жила еврейская семья – муж, жена и двое детей, которые стали нашими близкими друзьями. Отец семейства, Абрам, был председателем сапожной артели, куда он вскоре устроил маму на работу бухгалтером. Жена его, Маня, была домохозяйкой.

А я с начала второй четверти пошел в шестой класс единственной в городе школы. Но из-за ремонта в основном здании, несколько классов занимались в другом, деревянном, видимо, бывшем ранее жилом доме. Там в двух комнатах одновременно обучались 2-й и 6-й классы. В нашем классе все предметы вела одна учительница Анна Акимовна Ловейко – русский язык, литературу, математику, естествознание, историю и даже рисование. За каждой партой сидело по три ученика, и сесть мне было некуда. Поэтому   Анна Акимовна, после небольшого раздумья, указала мне на подоконник. Меня это вполне устроило: здесь было просторно и светло. Учебников у меня не было, так как их выдали в начале учебного года. Портфеля тоже не было, тетради я носил за брючным ремнем. Чернильница-непроливайка, ручка и прочая мелочь помещались в холщевом мешочке, который специально сшила мне мама.

Контингент учащихся был чрезвычайно разнородный: я был самым младшим по возрасту, но были ребята, прошедшие войну, на гимнастерках которых нашиты орденские колодки, а по праздникам сверкали ордена и медали. Это были те, кто до войны не успел окончить школу, но нашел в себе мужество продолжить учебу, несмотря на такой громадный разрыв во времени.

 

Анна Акимовна Ловейко

 

Преподавала Анна Акимовна очень интересно. Вот она-то и была «Учительница первая моя». Маленького роста, подвижная, она увлеченно рассказывала о любом предмете, который вела. А вела она алгебру и геометрию, ботанику, черчение и рисование. Поскольку я сидел один, и отвлекать меня было некому, я внимательно слушал учительницу и легко запоминал сказанное. Но отсутствие учебников все же сказывалось. И тут мне на выручку пришел одноклассник Рома Кругликов. Он оказался племянником Абрама и Мани. Мы вместе делали письменные уроки, а устные готовили по очереди: делили учебники на две партии: одну оставлял себе Роман, а вторую забирал я. Через 3 часа я приносил свою партию и забирал другую. Городок был небольшой, пробежать пару километров не составляло труда. Одна из новинок шестого класса была для меня новая система оценки знаний. Вместо прежних отметок: отлично, хорошо, посредственно, плохо и очень плохо стали применять 5, 4, 3, 2, 1. Оценки начали применять, конечно, с начала года, но я приступил к занятиям со второй четверти

Легче всего давалась мне литература и русский язык, видимо потому, что я много читал. Каждый вечер я посвящал чтению. Читать приходилось при керосиновой лампе, отгородив специально приспособленной фанеркой спящую маму. Зато с трудом давалась математика, дошло до того, что меня не допустили до экзамена, отложив его на осень. Интересно, что я все-таки пришел весной в школу в день экзамена и решал задачи и примеры в коридоре, а когда я показал свою работу Анне Акимовне, та с огорчением сказала «что же ты так поздно спохватился?» и добавила «вот осенью и подтвердишь свои способности». Ничего не оставалось делать, как корпеть все лето за учебниками, в то время, как остальные гоняли в футбол, играли в лапту, городки, ходили купаться. Но труд не был затрачен зря: осенью я получил своё заслуженную «четверку».

Шестой класс я, конечно, не весь год просидел на подоконнике. Класс численно уменьшился, видимо, часть учеников покинула школу. Это был последний год войны, и материальное положение во многих семьях было крайне тяжелое. Я, как сын погибшего солдата, был освобожден от платы за обучение, но некоторым приходилось платить. Немалую роль сыграло и то обстоятельство, что некоторые ученики ходили в школу из ближайших деревень. Надо было прошагать осенью и зимой 3-4 километра, а один ходил все 7. (кстати, он доходил до окончания школы). Зимой меня пересадили за парту.  

Моими соседями оказались Ваня Лозинский, Юра Сенцов и Леня Ноздрин. Так мы и сидели вчетвером на одной парте, а когда надо было что-то писать, то разворачивались боком к столу. Само собой разумеется, что мы вскоре крепко подружились. Мы были одного возраста и примерно одного роста

Иван Лозинский, 1949 г.	Юрий Сенцов	Леня Ноздрин, 1950 г.

 Ваня был пухленький «толстячок», за что был прозван «пузырьком». Юра был плотным, мускулистым парнишкой, а Леня был долговязым, благодаря чему охотно и с успехом играл в волейбол. Объединяло нас и то, что у всех у нас отцы погибли на фронте, воспитывали нас матери, а Юру даже бабушка.  

Летом приехала из Москвы сестренка Лена, она должна была пойти в первый класс. Мама сняла новую жилплощадь, так как в старой комнате нам было бы тесно. Не знаю почему, но мы меняли жилье каждый год. То ли мы не устраивали хозяев, то ли условия проживания не устраивали нас. За пять лет мы сменили пять квартир.

Осенью в школу прибыло несколько преподавателей, молодых специалистов, из Новозыбковского педагогического института (той же Брянской области). Особенно мне нравились занятия по географии, которые вела Дина Петровна Кошман, Она вела уроки легко и интересно, было любопытно сопоставлять ее рассказы с прочитанными мною книгами об Амундсене, Крузенштерне, Скотте, Куке, о других первооткрывателях, о которых я читал дотоле.  

Григорий Прокопович Многолетний

  

Со страхом я ожидал занятия по математике, учитывая, что преподавателем стал мужчина. Но Григорий Прокопович Многолетний с таким пылом преподносил (чуть ли не в прямом смысле) предметы – и алгебру, и геометрию, что я слушал его «раскрывши рот». Я зримо представлял геометрические фигуры, их преобразования, взаимоотношения. К своему удивлению первую же контрольную я написал на «пять». Такую же оценку я получил и за вторую контрольную. А затем, когда была объявлена районная олимпиада, я решил в ней участвовать и даже прошел два тура. Кстати, из десяти человек, начавших олимпиаду, в третий тур вышли только трое. К сожалению, третий тур оказался нам всем «не по зубам». «Не прошли» третий тур и три наших преподавателя математики. Как выяснилось впоследствии, в задании была ошибка. Я и сейчас благодарен Григорию  Прокоповичу за любовь к математике, которую он мне привил. Эта наука здорово помогала во всей моей производственной и научной карьере. К сожалению, Григорий Прокопович проработал всего один год и уехал из города.

В седьмом классе произошло одно, но очень важное для меня событие, повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь. Напротив школы, через дрогу стоял маленький книжный магазин, в который я иногда заходил посмотреть и полистать книги. На большее меня не хватало. Но, однажды я увидел роскошно изданное собрание сочинений М.Ю.Лермонтова в четырех томах. Я выпросил у мамы денег на покупку. И это собрание стало основой моей домашней библиотеки, которая сегодня состоит из более 600 книг, не считая специализированной (учебники, справочники и т.п.)

            Седьмой класс закончился для меня, как и для всей страны, величайшим праздником – кончилась война! Когда рупор громкоговорителя голосом Левитана закончил говорить, на площадь высыпала вся школа, стали подходить жители города, все обнимались, кричали «ура». Появились руководители горкома партии и горисполкома, и начался стихийный митинг. Конечно, ни о какой учебе и работе в этот день никто и не думал. Экзамены за седьмой класс я сдал успешно.

В седьмом классе обнаружилось, что трое из нашей четверки (Ваня, Юра и я) увлекались шахматами. Постепенно наши баталии становились все длиннее и ожесточеннее. Лучше всех играл Ваня, я был вторым. Кому-то из нас пришла мысль посоревноваться не только с самими собой, но и с кем-нибудь еще. В школе мы не нашли знающих шахматы, и мы пошли искать партнеров в городе. Первыми, с кем мы нашли общий язык, были пожарники. Там нашлись два игрока, как раз против Вани и меня, Юра неохотно принимал участие в играх, а потом и вовсе отошел от дел. Следующей «командой» стали ребята из райкома комсомола, затем работники горисполкома. Так началась шахматная жизнь в городе. Конечно, никто из нас теории не знал, играли по интуиции. Такие соревнования продолжались до окончания нами школы.

Другим мероприятием была спортивная гимнастика. Возле школы была небольшая площадка, на которой были устроены турник и пятиметровая деревянная конструкция в виде буквы П. На верхнюю перекладину была пристроена наклонная лестница. Надо было в положении «вис» перебирая руками ступени лестницы подняться как можно выше. Это означало, что надо сначала подтянуться до подбородка, затем стремительно выкинуть вверх одну руку и схватиться за следующую ступеньку и затем подтянуть вторую руку. Некоторые ребята одолевали всю лестницу. Я же был хилый мальчишка и мне долгое время не удавался даже первый элемент. Но я не падал духом и за год научился преодолевать 10-12 ступеней из 50. Я тренировался и на турнике, но желающих покрутиться на нем, и полазить по лестнице было много, так что выстраивалась очередь. Здесь же на площадке всегда стояли пудовые гири, на которые тоже было много охотников. К сожалению, мой «рекорд» был равен всего трем подъемам.

Летом мы с Ваней отправились в пионерский лагерь, до которого надо было добираться на перекладных: сначала на попутной машине, а затем поездом. Ваня никогда не выезжал за пределы Мглина, поэтому для него это было событием. Он однажды спросил меня: «а паровоз больше слона?», хотя слона он тоже не видел. Не знаю, может быть видел его в индийских фильмах?

Лагерь располагался среди соснового бора. Здания были бревенчатые, одноэтажные, комнаты на 10-12 человек. Столовая была в отдельном здании, также в отдельном здании располагался клуб, где проходили собрания, театральные вечера, где можно было поиграть в настольные игры (шашки, шахматы, домино, лото и т.п.). Не запрещалось играть в карты (только не на деньги, а на фантики). Была небольшая площадка для игр в городки, лапту, третий – лишний. Была небольшая библиотека, в которой для меня ничего интересного не оказалось.

Кормили нас очень скудно (шел 1945 год!), мяса практически не было. Мы быстро наловчились стрелять из рогатки ворон, общипывали их и тут же на костре обжаривали. Мясо было противное на вкус, но зато мы наедались. Воспоминаний об этом лагере практически не осталось, кроме одного трагического случая – погиб один из наших ребят. Как я уже упоминал, Брянская область была оккупирована фашистами, в брянских лесах обитали партизаны, поэтому земля брянская была напичкана остатками боевых действий. Мы часто находили оружие (я привез оттуда настоящий револьвер, с вращающимся барабаном, но без патронов), не говоря о боеприпасах. Но крупные вещи (мины, гранаты) мы сдавали военруку. А мелочь (патроны, гильзы) оставляли себе, хотя это категорически запрещалось. Однажды этот парень нашел патроны и начал очищать от грязи, но не стал соскребать грязь, а решил постучать их друг о друга. Естественно, патроны взорвались, несмотря на то, что пролежали в земле не один год, и изрешетили парня насмерть. Это происходило на моих глазах. Мы все были потрясены.

Не помню, сколько длилась смена – три недели или месяц, но пришла пора уезжать. Нас снабдили пропитанием на сутки, проводили и посадили в вагоны, дальше мы должны были быть самостоятельны. На станции Унеча нас никто не встречал, так как   руководство лагеря не оповестило наших родителей. А поскольку денег у нас с Ваней не было, то и рассчитывать, что кто-то нас подвезет, не приходилось. И, немного прождав (все-таки надеялись, что кто-нибудь приедет за нами), мы отправились в 30-километровый путь пешком. Между Унечей и Мглином, практически, промежуточных селений не было. Дорога была пустынной, и мы брели в гордом одиночестве, лишь иногда присаживаясь на обочину для отдыха. К вечеру мы добрались до своих домов, и мама только руками всплеснула от моего рассказа о путешествии.

Еще одним летним развлечением было купание. На расстоянии примерно 5 км от города (в разных направлениях) были два пруда. Один из них, «Беловодка»,   широкий и неглубокий, для ребят, не умеющих хорошо плавать, был идеален: можно было учиться плавать без опасения утонуть. Второй пруд, «Омут», был наоборот узким и глубоким. Вода была всегда холодной, видимо, подпитывалась подземными ключами. Но здесь можно было нырять – берег был высоким, и мы соревновались: кто глубже нырнет, кто дольше продержится под водой и т.п. До дна не доставал никто, Сначала прыгали «солдатиком», а потом, когда первый страх прошел, начали прыгать «ласточкой», т.е.поднимали руки вверх и, описав дугу, приводнялись. Не всегда такие прыжки кончались благополучно – если не успевал выпрямиться, то шлепались животом о воду и долго ходили с «красным фонарем» и болями.

Зимой были свои прелести. Почти все ребята имели «снегурки», коньки с загнутыми носами, которые привязывались веревочками к валенкам. На таких коньках мы катались на замерзшей речке, или скатывались по главной улице городка, которая под крутым уклоном спускалась от центральной площади к реке. Обратно приходилось взбираться пешком или иногда мы цеплялись за проходящую подводу или автомашину. Дорога имела два изгиба: первый вправо, второй влево, и надо было уметь лавировать. Опасность представляли проезжающие вверх и вниз подводы и автомашины. И, если столкновения избежать не удавалось, единственным выходом было срочное скатывание в кювет, со всеми вытекающими от этого последствиями.

                                                                  

                                                                   * * *

Как-то летом с мамой произошла неприятность: на местном базаре у нее воры обрезали сумочку, в которой были деньги, продуктовые карточки, папины письма и прочие мелкие вещи, Это была большая потеря. Мало того, что мы остались без продуктов (нас, конечно, выручили соседи, мамина сестра Маня, помогла и артель, в которой работала мама). Но более тяжелой, моральной, была потеря писем отца. Ведь мы время от времени читали их вечерами и, таким образом, как бы поддерживали связь с ним. Зачем мама носила эти письма с собой – не понятно.

 

Довоенная тарелка – репродуктор

 

Осенью 1945 в городе запустили электричество! Завезли динамомашину и дали свет во все дома и учреждения. Но энергия подавалась не круглосуточно, на ночь оно отключалось. Перед выключением свет моргал три раза и через 15-20 минут гас до утра. Но и это было большим достижением: можно было долго читать. Вскоре открылся кинотеатр, и мы два раза в неделю могли смотреть фильмы. Это были старые, довоенные и трофейные немецкие. Одновременно провели радиовещание, и мы повесили у себя черную тарелку – репродуктор. Мы не представляли себе, что программ может быть много. Нас устраивала и одна.

* * *

В 1946 году я вступил в комсомол. Такова была традиция – практически вся молодежь проходила через ряды пионерии и комсомола. Эти организации воспитывали активную гражданскую позицию подростков, дисциплинировали, прививали коллективизм. Но вступление натолкнулось на серьезный казус. В уставе ВЛКСМ был такой пункт: «комсомолец должен быть непримиримым борцом с религией (в последней редакции этот пункт звучит значительно мягче: «вести решительную борьбу со всеми проявлениями буржуазной идеологии, … с религиозными предрассудками). Но мы жили тогда у бабушки Евлампии, которая рьяно верила в бога, естественно, она молилась, ходила в церковь. А меня мягко учила жить и другим не мешать. И я на собрании сказал, что я не согласен с этой формулировкой устава, что переучивать стариков поздно. После долгих и бурных дебатов меня все-таки приняли в комсомол. И через несколько дней нам, вновь вступившим, в райкоме комсомола вручили комсомольские билеты и значки.

Помню, что первым комсомольским поручением был агитпоход в соседнюю деревню. В этот год впервые после войны выбиралась верховная власть. И райком ВЛКСМ послал нас агитировать за выдвинутых кандидатов. Естественно, что мы не знали кандидатов не только в лицо, но и их фамилии ничего нам не говорили. Но нам дали листочки с текстами, которые мы должны были прочитать на собраниях. Сейчас это кажется смешным, но тогда мы восприняли это серьезно, и гордились таким поручением. В один из дней, с утра мы встали на лыжи и пошли. Пройти надо было километров пять, но мы плохо владели лыжами, и пришли в деревню значительно позднее оговоренного времени. Народ, конечно, наполовину разошелся, но многие бабушки, наверно, хотели посмотреть на агитаторов. Я сейчас думаю, что мы выглядели в их глазах смешно, ну что за агитаторы в 14 -15 лет?!

Последствия этого похода были лично для меня трагичны: видимо, меня продуло, так как вскоре у меня разболелись уши. Как говорится, я на стенку лез от невыносимой боли. Не знаю, что со мной делали, но болел я долго, и в результате потерял слух. Потом, при поступлении в институт у меня обнаружили потерю в 30%. Это сильно осложнило мою жизнь.

* * *

29 декабря 1947 года правительство провело денежную реформу и отменило карточную систему!. Реформа была довольно сложная для восприятия. Наличные деньги меняли по курсу 10:1, т. е вместо десяти старых рублей давали один новый. Вклады в сберкассах суммы до 3000 рублей оставались на прежнем уровне, а по вкладам от 3000 до 10000 рублей выдавали 70% старой суммы, а свыше 10000 – только 30%. . Но, поскольку у нас сбережений не было, нас эта мера не взволновала. Но зарплата осталась без изменений. Обмен денег был молниеносный – обмен происходил в течение одной недели, по принципу «кто не успел, тот опоздал». Но в России как всегда, если секрет знают двое, значит, знает большинство. Еще до начала реформы люди, имеющие вклады изымали большие вклады, дробили их на части по три тысячи и клали на родственников, и даже на детей, чтобы спасти деньги. В сберкассе стоял ажиотаж, очереди занимали с раннего утра

Одновременно устанавливались   предельные нормы отпуска товаров в одни руки. Хлеб печёный — 2 кг; крупа, макароны — 1 кг; мясо и мясопродукты — 1 кг; колбасные изделия — 0,5 кг; сметана — 0,5 кг; молоко — 1 л; сахар — 0,5 кг. Цены же на все товары не снизились в десять раз, поэтому, вначале была неразбериха, никто не понимал истинную цену денег. Со мной тоже произошел казус. Перед реформой я решил продать свои коньки, договорившись с покупателем о цене – 300 руб., но поскольку день фактической покупки пришелся на после реформенное время, я получил всего 30 рублей. Конечно, было обидно, но я привык держать слово.

Жить стало немного легче. Но раздражали длинные очереди, ведь приходили за продуктами семьями, каждый получал норму. А если в семье было четыре-пять человек, то и очередь двигалась в четыре-пять раз медленнее. Да и продуктов стало не хватать. Мало того, что некоторые семьи брали значительно больше нормы, некоторые приспособились кормить хлебом и крупой свою живность – кур, свиней и т.п. Многих продуктов просто не было в продаже. К таким относились многие крупы (гречка, рис), мясные продукты (колбаса и т.п.), молочные (сыр, сметана) и т.д. Даже яйца, которые производились на птицеферме «Беловодка» в продаже не бывали. Вспоминается такой случай: кто-то привез яйца из Москвы и обнаружил на них штамп - «Беловодка» !  

* * *

8-й класс запомнился мне только тем, что меня хотели исключить из комсомола за утерю комсомольского значка. Комсомольцы должны были всегда носить значок на лацкане пиджака, на рубашке, кофте или платье. Но однажды после очередной драки я не обнаружил его на своем месте. И все мои поиски окончились ничем. Конечно, я заявил о потере в комитет. И тогда специально по этому поводу было созвано собрание. Я стоял перед комсомольцами чуть не со слезами на глазах, доказывая, что булавочка на значке была слабая и вполне могла расстегнуться. Ведь я не выбросил значок, а потерял. Теряют многое и многие. Собрание долго песочило меня, кое-кто припомнил мое несогласие с уставом и требовал исключить меня. Не помню никаких деталей, потому что в голове у меня был ужас от возможного исключения. Но, к счастью, все обошлось: большинством голосов я был оставлен в рядах комсомола, хотя и получил «строгий выговор».

* * *

Культурная жизнь была основана, главным образом, на чтении. В городской библиотеке пожилая внимательная женщина-библиотекарь чутко руководила нашими интересами. Она предлагала и классику, и различные новинки. Так мы познакомились с произведениями Пушкина, Лермонтова, Тургенева, «Молодой гвардией» А.Фадеева, «Повестью о настоящем человеке» Б.Полевого и многими другими произведениями. Часть из них осталась классикой, часть – исчезла из памяти. Основными журналами были «Роман-газета», «Новый мир», «Октябрь» и другие. Я любил читать произведения, которые были в школьной программе по литературе, до их изучения, т.к. не терпел нравоучений со стороны преподавательницы. Тем более, что она, на наш ученический взгляд, не была начитана, и иногда рассказывала о произведении даже не прочитав его. С ней было трудно беседовать о деталях, поскольку она их просто не знала. 

Михаил Степанович Ельцов

 

Уже в 9-м классе литературу стал преподавать новый учитель, сравнительно молодой, Михаил Степанович Ельцов Начитанный, знающий. Преподавал он увлеченно, много читал нам по памяти, даже такие вещи, как «Эх тройка, птица-тройка». Много рассказывал о самих писателях.

Одним из любимых занятий было слушание радио. Я старался не пропускать передачи «Клуба знаменитых капитанов». С упоением слушал концерты с участием Козловского, М.Рейзена, М.Михайлова, Н. Обуховой, В Барсовой и других знаменитых певцов.

И, конечно же, мы ходили, практически на все фильмы, которые два раза в неделю крутили в нашем городском клубе. В то время шло много трофейных фильмов: немецких, итальянских, австрийских. Теперь можно признаться в том, что посещение кинотеатра было незаконным. Дело в том, что конечно, мы не обладали такими деньгами, чтобы ходить в кино каждую неделю, поэтому мы организовали подделку билетов. Я очень хорошо успевал по черчению и рисованию, поэтому нарисовать билет в кино не представляло труда. Кто-то из друзей добывал синюю бумагу, на которой печатались настоящие билеты, а я за пару часов рисовал четыре билета. Так продолжалось года два. В этом году в город приехала новая семья (мать и сын Самородские). Мама была интеллектуалка и организовала из школьников театр. Даже я однажды был актером. Моя роль, роль Петрушки в «горе от ума» А.С. Грибоедова, была бессловесная. Фамусов обращался ко мне «Петрушка, вечно ты с обновкой, с разодранным локтем. Достань-ка календарь. Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». Я достал «календарь» и в зале раздался хохот. Мы не сразу поняли, в чем дело, а когда поняли – рассмеялись тоже. Дело оказалось в том, что календарем служил красочный журнал, по-моему «Огонек», а я его тыльной стороной повернул к себе, а лицевой (красочной) к зрителям. Естественно, что журнал узнали все. 

Ксения Максимовна Борисова

 

Девятый класс закончился для нашей четверки неудачно: не сдал какой-то экзамен Ваня Лозинский. И чтобы не оставаться на второй год, он перешел в вечернюю школу. Так же не сдал экзамен и Леня Ноздрин и остался на второй год. Так что десятый класс мы проходили параллельным курсом. Я тоже с трудом одолел химию, не понимая ее. Учительница по химии – Ксения Максимовна Борисова – была женщиной пожилой, с плохим произношением, я часто просто не понимал, о чем она говорит. Я путался в валентностях, в построениях молекул и т.п. И надо же такому случиться, что потом в институте пришлось изучать аж четыре вида химии. В этом году окончил школу старший брат Вани и уехал в Москву, поступив там в институт. Так мы впервые узнали слово «студент».

В этом же году мама, устав мотаться по чужим квартирам, купила однокомнатный полуразвалившийся бревенчатый домишко с одной соткой земли при нем. В доме была лишь одна комната, да прихожая-сарай, в котором хранились дрова и прочий скарб. Кроме того здесь же мы содержали кур и поросенка на откорм. В доме стояла русская печка с полатями и лежанкой. На полатях спали мы с сестренкой, а у мамы была кровать. Пришлось вспомнить мужские обязанности – колоть дрова, носить воду, кормить поросенка. Мама управлялась с печкой, в которую ставила тяжелые чугунки. Работать с ними мне было тяжело. В маленьком огороде мы сажали необходимые овощи – лук, горох, репку. 

Игнат Мертич Палевич

 

В десятом классе произошел случай, который для нас с Юрой Сенцовым чуть не кончился трагедией. Уроки математики после Григория Прокоповича Многолетнего вел пенсионер Игнат Мертич Палевич. Рассказывал он тихим мерным голосом без интонаций, как будто молитву читал. И вот однажды на уроке геометрии он запутался в доказательстве теоремы. Что с ним случилось – не знаю, то ли был болен, то ли какая-то другая причина, ведь доказательством этой теоремы он занимался не менее тридцати раз. Он покраснел, вспотел, постоянно промокал носовым платком свою лысину, заглядывал в учебник, но доказательства не получалось. Тогда мы с Юрой, сидевшие на первом ряду, заглядывая в учебник стали ему подсказывать. Видимо, это его разозлило, он начал одергивать нас, но мы действительно хотели ему помочь. Наконец, он не выдержал и выгнал нас из класса. К концу уроков в класс зашла «классная» и потребовала, чтобы мы привели к директору своих родителей. Вечером пришла расстроенная мама и сообщила, что нас исключили из школы. Что было потом – я не помню, но, видимо, мама ходила в райком партии и там, учитывая, что и я и Юра были дети погибших на фронте отцов-солдат и воспитывались матерями-одиночками, нас восстановили в школе. Для этого нам пришлось идти домой к Игнату Мертичу и просить у него прощения.

Но на этом сюрпризы десятого класса не кончились: во время выпускных экзаменов не сдал физику Рома Кругликов, в результате чего не получил аттестата зрелости. Путь к высшему образованию для него был закрыт. Это была трагедия! Остальные экзамены кто как мог, сдали. Школьных медалей тогда не было, но мы и без них были счастливы. Конечно, по этому поводу была и групповая фотография и торжественный ужин в доме наших друзей.

Этим летом произошел еще один случай, который потряс меня. Годом старше учился парень, который всю войну провел в партизанском отряде. Он был награжден двумя боевыми наградами и медалью «Партизану Отечественной войны». После окончания школы он поступил в медицинский институт, но учиться там не смог, так как не переносил вида крови, хотя в партизанской жизни крови хватало. Странно, но факт, видимо кровь бывает разная. А скорее разными были обстоятельства.

Вспоминая сейчас Мглин, я вспоминаю в первую очередь очень спокойную жизнь. В городе не припомню ни одного крупного скандала, никаких ссор и, тем более драк. Никакой национальной неприязни друг к другу. Хотя городок населяли русские, украинцы, белорусы, евреи и другие нации. Даже в школе не было ни одной драки на расовой почве..

Наступил момент выбора пути жизни. Друзья мои разъехались по разным городам. Ваня Лозинский уехал в Ленинград в артиллерийское училище; туда же, в Ленинград, уехал Рома Кругликов, поступив в финансовый техникум (нужна была ему там физика?); Юра Сенцов уехал в Одессу и поступил в кораблестроительный институт. Леня Ноздрин на следующий год не рискнул ехать далеко и поступил в Бежицкий (Брянская область) машиностроительный институт на факультет «Вагоностроение». А я решил поступить в Московский архитектурный институт. Наивность моя и самонадеянность не знали предела. Да, я неплохо (по моим тогдашним меркам) рисовал. Но я даже не разузнал, какие требования выдвигает институт к своим абитуриентам. И даже приехав в Москву и посетив институт, не усомнился в своих способностях, а зря! Оказывается, экзамен по рисунку состоял из двух заданий: первое задание – надо было нарисовать гипсовую копию бюста оного из богов или героев (Цезарь, Аполлон, Венера и т.п.). На это отводилось 6 часов, по три часа за два дня (требовалось одинаковое освещение модели). Второе задание – надо было нарисовать античную вазу. На это отводили три часа.

Конечно, перед экзаменами были тренировки. Каждый поступающий ежедневно посещал рисовальный зал и рисовал, рисовал. Нечего и говорить, что я провинциальный школьник, у которого на уроках рисования самым сложным был рисунок шара, даже не знал, что карандаши бываю разной твердости, что разные материалы (гипс, дерево, металл) рисуют разными карандашами. Вполне естественно за первый рисунок я получил «двойку». Второй был оценен несколько выше, но все-же оценкой «три». Третий творческий экзамен было черчение. Надо было вычертить рейсфедером с тушью античную вазу с сопряжением дуг разного радиуса. При этом не должны были быть заметны точки соединения эти радиусов. Единственным послаблением в этом задании было то, что величины эти радиусов были даны в табличной форме. Какова же была моя радость, что за эту работу я заслужил оценку «четыре». Однако общий результат оказался плачевным.

Пришлось поступать во Всесоюзный заочный политехнический институт на факультет «строительство». Учеба заочно, да еще в провинции, где практически негде получить никакой консультации, было жутким делом. Одна математика чего стоила: дифференциалы, интегралы, а еще геодезия со своими реперами, азимутами, углами склонения и т.п. Ведь в городишке не было ни одного человека с высшим техническим образованием. Библиотека формировалась только художественной литературой. Да и сама сессия была для меня потрясением. Нас поселили в спортивном зале какого-то института, в котором было размещено не менее 200 коек. Студенты были с разных факультетов и курсов. Свет горел и день и ночь. Стоял постоянный гул десятков голосов. Сосредоточиться, и готовиться к экзаменам не было никакой возможности. Я часто уходил в парк Горького.

Экзамены за первый курс я кое-как сдал, не без везения. Интересный случай произошел со мной во вторую сессию: я сдавал экзамен по геодезии. Теорию принимал пожилой профессор, а практику (работа с приборами) – молодой преподаватель. Эти приборы – теодолит, нивелир, буссоль – я видел впервые. Преподаватель говорит профессору: «даже не единица, а круглый ноль». Тем не менее, профессор приглашает меня к себе и между нами происходит такая, примерно, беседа:

П. Как же вы идете сдавать экзамен, не умея работать с приборами?

     Я. В нашем городе нет строителей и, соответственно, нет приборов.

     П. Что это за город такой?

     Я. Это город Мглин в Брянской области.

     П. (Немного задумываясь) А как вы добираетесь до него 30 км?

     Я. (Глаза на лбу) На чем попало: лошади, грузовики. А откуда Вы знаете это?

     П. Я тридцать лет тому назад кончил ту же самую школу.

     Он еще пораспрашивал меня о городе, о школе, об учителях. Затем, задал несколько вопросов по теории и сказал: ладно, поставлю тебе «три», теорию ты немного знаешь, а с приборами все равно придется учиться работать. Было бы некрасиво не помочь земляку. Нечего и говорить, как я был ему благодарен.

Теперь я и сам не пойму, как мне удалось окончить первый курс.

И лишь через год удалось перейти в Московский инженерно-строительный институт